Я постою сзади, говорю я. Иди вперед, а я понаблюдаю.
Все время позади кого-то, даже абстрактного, но позади; лишь наблюдатель, никогда не тот, за кем наблюдают, кем можно восхищаться, потому что я лишь тень, неуловимый воздух. Никогда не модель, даже не фотограф; всего лишь тот, кто не хочет видеть мир таким, как его видят остальные.
Крылья для того, чтобы улететь, змея - чтобы была мудрость, как улететь, мешок - для мертвых голов, обязательно белый и чистый.
И скоро мне не за кем будет прятаться. Скоро придется выйти в первые ряды. А я не могу. Потому что придется смывать с себя слой многолетней пыли и грязи, которую не пристало носить тем, кто ходит в первых рядах. А этого никогда не произойдет. И потому я не знаю, что со мной произойдет.
Думаешь, что голыми руками сможешь сорвать с себя цепь, но она лишь глубже вонзиться в кожу.
Некоторые вещи слишком поздно менять. Хотел быть незаметным, вот своего и добился. Живи теперь под землей, все равно дневной свет меня видеть не хочет.
Ибо мне нечего ему дать, чтобы он меня принял.
Все время позади кого-то, даже абстрактного, но позади; лишь наблюдатель, никогда не тот, за кем наблюдают, кем можно восхищаться, потому что я лишь тень, неуловимый воздух. Никогда не модель, даже не фотограф; всего лишь тот, кто не хочет видеть мир таким, как его видят остальные.
Крылья для того, чтобы улететь, змея - чтобы была мудрость, как улететь, мешок - для мертвых голов, обязательно белый и чистый.
И скоро мне не за кем будет прятаться. Скоро придется выйти в первые ряды. А я не могу. Потому что придется смывать с себя слой многолетней пыли и грязи, которую не пристало носить тем, кто ходит в первых рядах. А этого никогда не произойдет. И потому я не знаю, что со мной произойдет.
Думаешь, что голыми руками сможешь сорвать с себя цепь, но она лишь глубже вонзиться в кожу.
Некоторые вещи слишком поздно менять. Хотел быть незаметным, вот своего и добился. Живи теперь под землей, все равно дневной свет меня видеть не хочет.
Ибо мне нечего ему дать, чтобы он меня принял.