От боли мне снится ещё больший пиздец, чем обычно.
Помню, как шёл по некой степи, помню, как дул ветер, и помню, что всё вокруг было усеяно трупами. А я медленно шёл с автоматом на руках. Говорят, что во сне нельзя посмотреть на ладони; ничего подобного, я помню свои руки: тонкие, хрупкие, слишком женские, чтобы они были способны нести оружие. Помню, как текла по мне тёплая кровь. Где-то моя, где-то чужая. Саднило рассечённый ножом висок.
На самом деле жутко не от места, в котором я находился, а от собственного состояния. Не было усталости, жалости к себе или желания передохнуть. Было лишь чистое безумие. Убивать, не оставлять никого в живых, плевать на последствия, кромсать, разорвать на куски.
Что-то мне стало интересно покопаться в своём генеалогическом древе.
Помню, как шёл по некой степи, помню, как дул ветер, и помню, что всё вокруг было усеяно трупами. А я медленно шёл с автоматом на руках. Говорят, что во сне нельзя посмотреть на ладони; ничего подобного, я помню свои руки: тонкие, хрупкие, слишком женские, чтобы они были способны нести оружие. Помню, как текла по мне тёплая кровь. Где-то моя, где-то чужая. Саднило рассечённый ножом висок.
На самом деле жутко не от места, в котором я находился, а от собственного состояния. Не было усталости, жалости к себе или желания передохнуть. Было лишь чистое безумие. Убивать, не оставлять никого в живых, плевать на последствия, кромсать, разорвать на куски.
Что-то мне стало интересно покопаться в своём генеалогическом древе.